|
А. ВИТЮК
«ДНЕВНИКОВАЯ ЖИЗНЬ»
ГОСПОДИНА АПОСТОЛОВА
О книге А. Витюка «Дневниковая жизнь» господина Апостолова».
Чего ожидает человек от раскрытой им новой книги? – Много чего; о вкусах, как известно, не спорят: книга должна и увлекать, и развлекать, и интриговать, и учить, и раззадоривать, и вызывать на дискуссию, и т.д. и т.п. Все это – известные вещи. Но вот мы находимся на пороге третьего тысячелетия: как много книг спродуцированно за это время! И как они ужасающе множатся с каждым днем! И вот перед нами еще одна книга; что она – пресыщенному историческим опытом нашему современнику? И вот открываешь ее, быть может, заранее настроившись иронически, начинаешь читать… И оказывается, как ни странно, что эта небольшая книга, от которой, безусловно, отдает некоторой дозой доморощенности и даже, быть может, провинциальностью,- так вот, эта книга способна выстроить в нашем восприятии почти все из перечисленных выше возможных реакций на книгу. Ну, как может не возмутить хотя бы фамилия главного героя, как может не вызвать на дискуссию замысел автора выстроить сюжет без «швов» между переходами от реального к ирреальному, как может не увлекать непредсказуемость в поворотах событий, как может не восхитить узнаваемая, но всегда милая сердцу легкость слова и стиля!
Прочитав книгу Саши Витюка, можно сказать совершенно однозначно: эта книга и з м ы ш – л е н н а я, то есть порожденная мыслью и даже, точнее, размышлениями. О чем? – О самом главном. Что же касается настроенности книги, то в ней отчетливо просматривается ностальгия по глубинной жизненной подлинности. Почему же ностальгия? Да потому, что именно это жизнь и не преподносит «на блюдечке с голубой каемочкой». Все это можно увидеть в событиях жизни, а можно и не увидеть. Можно увидеть, если суметь совершить сдвиг в своем видении, сдвиг незначительный, но достаточный для того, чтобы ощутить: то, что явлено наглядно,- не все, но то, что приоткрывается в порывах чувства и прозрениях, так неуловимо, так мимолетно и нестабильно! Отсюда вытекает невозможность жить только одним измерением жизни (если тебе открылось другое), но равно и возможность жить сразу одинаково взвешенно и вывернуто двумя. Отсюда и возникает ностальгия – ностальгия по чистому исходному основанию жизни, которое здесь, рядом, но которое размалывается в пыль в поверхностной жизненной сутолоке. Без преувеличения – в книге А.Витюка господствует экзистенциальные ощущения и настроения.
И еще: несмотря на некоторую старомодность авторского способа выражаться, текст этот, безусловно, современный, даже – постклассический, ибо обращение к «изящной словесности», к историческим реминисценциям очень напоминает ситуацию, когда молодой человек, находясь в семейном музее, примеривает то один, то другой костюм, удивляется, что-то узнает, что-то прозревает, но при этом понимает, что все же это игра, что все эти вещи уже покинул живой жизненный пожар, и теперь они – во многом – декорация, могущая породить ответные реакции, умильные порывы, жизненную грустинку, даже, может быть, острую и глубокую. И все же… Но при этом на стыке классического и постклассического рождается своеобразный эффект. Текст ведет нас очень своеобразно: он легко узнается, легко пускает в ход привычные обороты речи, но в то же время почти каждый такой оборот приходит к повороту, часто оказывающемуся неожиданным и именно в этой своей неожиданности – оправданным. Связь времен еще ощутима, но она, если и не порвалась, то находится в состоянии разрыва.
Наконец, книга, разумеется, имеет и свои слабые места, иногда, впрочем, довольно очевидные. Но это уже дело читателя: выявить их и сиронизировать в адрес автора. Я же думаю, что книга найдет своего интеллектуального адресата, который хоть в какие-то мгновения ощутит, что симфония жизненных впечатлений разных людей возможна. Во всяком случае, эта книга такого заслуживает.
ВИКТОР ПЕТРУШЕНКО, профессор, преподаватель философии.
«Иисус сказал: будьте прохожими»
(Евангелие от Фомы, 47)
П Р О Л О Г .
0.
Для начала несколько советов… или пожеланий ( оставляю на ваше усмотрение, ненужное вычеркнуть).
Во-первых, не читайте этого на ночь – не уснете.
Во-вторых, не читайте этого за завтраком – опоздаете на работу.
В третьих, не читайте этого в транспорте – проедете свою остановку и кто-то, возможно, проведет ревизию ваших карманов. А виноватым объявите меня?.. Покорнейше благодарю, увольте!..
- Когда же читать? – спросите вы.
Отвечаю. Не читайте вовсе, если вас устраивает ваша такая и сякая жизнь. А если не устраивает, тогда бросайте все и читайте немедленно.
Или вот вам более занимательный вариант. Пригласите в гости лучших своих друзей (человек шесть-восемь … или двух), угостите их чаем с вареньем или еще чем-нибудь, располагающим к приятному общению (но ни в коем случае не алкоголем). И вот, едва только ваши гости начнуть скучать, тотчас и скажите им:
- Один мой старый приятель (дружили в детстве) тут кое-что нацарапал, а его взяли да и напечатали. Хотите – почитаю… так, смеха ради. Здесь немного.
И, пока они не успели обдумать ваше предложение, начинайте быстро-быстро читать. Можно вот отсюда, с этого места, про Лену. (Кстати, всем читательницам, если они не Лены, даю свое авторское согласие на то, чтобы это имя при чтении они заменяли своим собственным… если пожелают, конечно же).
1.
Очень коротко.
Лена – это моя бывшая одноклассница, моя «любовь до гроба за одно или за оба», моя «жених и невеста замесили тесто», моя «и больше никовойная». В общем,- как у подавляющего большинства юношей и девушек постпереходного возраста – светлая грусть, голубиные взгляды, перешептывания и записочки, неуемное «сам не знаю, чего хочу», неполитические голодовки и прочие формы беспостельных отношений.
Затем – выпускные экзамены и…
- Не может быть!..
Мчусь на вокзал, обгоняя трамваи и инвалидные машины, ныряю в тоннель перехода, взлетаю по ступеням на перрон. Мимо меня проплывает последний вагон пассажирского состава и проводница в монументальной позе с картины Делакруа «Свобода на баррикадах» глядит куда-то вдаль поверх моей головы. Еще один издевательски пронзительный свисток локомотива и… «Буря мглою небо кроет». Точка. Фенита ля абзац.
А ведь мне казалось, что я знаю о ней все. Ну откуда мне было знать, что окончание «ов» в фамилии ее деда появилось уже после семнадцатого года, а за границей у нее родственников больше, чем внутри этих самых границ?..
И еще короче…
Прошло ровно, но без малого девять лет.
Прогуливаюсь это я по базару, поражаюсь нагромаждениям дорогостоящих даров природы, размышляю над пророческим «все из праха пришло и в прах возвратится». И вдруг узнаю в одном из лоточников (торговавшем клейкой лентой, застежками для бюстгалтеров и еще чем-то из цитрусовых) своего бывшего одноклассника. Расшвыривая во все стороны он – товары, а я – покупателей, мы бросились в объятия друг друга. Затем, скорбно кивая головами, воскликнули в один голос: «Вот она – жизнь»… И конечно же, дальше было наперебой: «… а помнишь?..», «… а ты помнишь?..» Да-а, было, что вспомнить.
Тут-то он этак с хитрецой и спрашивает:
- А как у тебя с Леной? Видишься с ней?
- Нет же ее,- отвечаю.- Даже и не знаю – где она, что с ней?
- Не знаешь? – и назидательно, но больно щелкает меня по лбу.- Так ведь она же
Вернулась. Да вот, третьего дня видел ее здесь же, на этом самом базаре…- Затем добавил уважительным тоном: - Покупательница. – Затем сладострастно: - Хороша…
Не помню, кажется я не попрощался, сиганул через три прилавка и, лавируя, как взбесившийся зайчик-побегайчик, ринулся в цветочные ряды. Там я подхватил обладательницу самого пышного букета, под аплодисменты цветочниц и ГАИшников провальсировал с ней кругов пять-шесть вокруг ведра с горячей кукурузой и, чмокнув свою партнершу в ушко, выторговал у нее семь хризонтем за четыре облигации денежно-вещевой лотореи, грязный носовой платок с автографом Пьера Кардена и коробку спичек с неприличной этикеткой (последнее – презент для ее мужа).
2.
Как сейчас, помню…
Я стою перед дверью ее квартиры, прикрываясь цветами (чтобы она меня не сразу узнала). И… что-то еще… Ах, да – сердце… Мое сердце стучало так, что мне подумалось: сейчас откроют и без звонка. Но не открывали. Звоню. Мои уши уже проникли внутрь квартиры и припали к полу. Тишина, очень долгая тишина… Но вот, наконец, еле слышное шарканье домашних тапочек по мягкому половику. Мне бы остолбенеть, но не столбенеется. Ах, вот почему… Это не она, это не ее шаги. Чьи же?.. ее отца?.. ее матери?..
По ту сторону двери кто-то остановился (чуть было не наступив на мои уши) и что-то бормочет.
- Эй,- заговорщически шепчу я.
- Открыто,- также заговорщически шепчет мне этот кто-то.
Вхожу.
Передо мной невысокого роста человек в цветастом мужском халате и турецких тапочках (с загнутыми вверх носками). Голова опущена, но сразу обращают на себя внимание его усы – тонкие, вразлет (“мушкетерские”- подумалось мне). Голову же этот гражданин опустил, потому что в данный момент был занят вышиванием. Да, в одной его руке были пяльцы с заправленной в них тканью, а в другой – иголка с заправленной в нее ниткой, которыми он весьма ловко орудовал (“как мушкетер шпагой”,- снова подумалось мне).
Стою. Молчу. Не знаю – что мне делать? Что говорить? А он продолжает что-то бормотать. Прислушиваюсь.
- Были бы умнее – не потянули бы… Интересно, как они распорядились той мелочью, что
Там была? И по сто грамм, наверное, не вышло. Впрочем, карманники – это не всегда алкоголики. И даже далеко не всегда. Ведь при их работе… Этот лепесток надо бы чуть завернуть и позолотить. Пусть краешек будет увядающим… Когда же, наконец, они воду подадут?..
- Это поток вашего сознания? – интересуюсь я осторожно.
Ровно на полторы секунды его рука зависает в воздухе, а его взгляд отрывается от пялец и прошивает меня, как только что игла прошивала ткань (вверх-вниз, вверх-вниз). Успеваю отметить, что на вид этому гражданину под сорок, мое сердце подсказывает мне – под сорок пять, но мудрый взгляд его указывает на все пятьдесят два.
Затем он возвращается к своему занятию, бормоча уже чуть погромче:
- Нет, это неторопливое течение нашего бытия. Но все равно входите, не стесняйтесь.
И, не отрываясь от своей работы, он отступил на шаг, пропуская меня внутрь квартиры.
Через пятнадцать минут мы уже сидели у него на кухне и пили ароматнейший кофе. Через тридцать минут мы уже были старыми знакомыми, а еще через часок – большими друзьями. И только когда мы прощались, я снова вспомнил о цели своего визита.
- Простите,- сказал я,- но здесь когда-то жила девушка по имени Лена. Я, собственно
Говоря, шел к ней…
- Даже не знаю, чем могу вас утешить,- сочувственно произнес он,- в течении последних
Лет в этой квартире кроме меня никто не проживал.
Таким вот образом судьба свела меня с этим преудивительнейшим человеком – господином Апостоловым.
3.
Что было потом – об этом после… А теперь о его наследстве, которое он мне оставил – о его “Дневнике”.
Собственно, по сути своей это и не дневник вовсе, а небольшой сборник историй из его жизни, написанных им почему-то от третьего лица; а на полях разного рода заметки, размышления, рассуждения и тому подобное. Договариваемся так: все истории, от первого слова и до последнего – вам, читатель, и сейчас же. А все, что на полях – оставляю себе (вернее, скрою до поры, до времени).
Вот он, этот “дневник”, лежит передо мной на столе. Обычная тетрадь в серой обложке из плотного картона, посредине безобразная надпись, сделанная типографским шрифтом: “тетрадь общая”. В правом и левом верхних углах обложки небольшие карандашные рисунки, выполненные, по-видимому, самим хозяином “дневника”. На одном из них человек в старомодном плаще, прикрываясь от дождя зонтиком, шествует по проселочной дороге. На другом рисунке какая-то крепость на высокой скалистой горе, изображенная под таким необычным ракурсом, что эту крепость замечаешь только тогда, когда пристально вглядываешься в рисунок. Наконец, в самом низу обложки аккуратно выведено чернильной ручкой - “Дневниковые заметки”.
Пока что “выношу себя за скобки”, оставляя вас, читатель, наедине с “дневником”. Приятного чтения! До встречи в эпилоге.
ИЗ “ДНЕВНИКА” ГОСПОДИНА АПОСТОЛОВА.
М А Л Ь Ч О Н К А.
Небо было…(не хотелось бы употреблять это выспренное “лазурным”, но имейте ввиду, что именно таким оно и было). В общем, небо было… и солнце было, да таким ласковым, что с полным на то правом его можно было бы назвать по-настоящему весенним. И день, разумеется, тоже был по-настоящему весенним, уточню – майским.
Соответствующим всему вышеперечисленному было и настроение господина Апостолова. “Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота”,- приблизительно такое у него было настроение.
Он вышел из подъезда своего дома, чтобы совершить ставшую уже традиционной воскресную прогулку. Но о каких традициях может идти речь, когда душа просит чего-то необычного. Органы чувств и эмоций не могут функционировать по-старому, а органы управления и контроля не способны еще действовать по-новому. Ситуация, таким образом, становится предреволюционной. Но господин Апостолов не пожелал быть сторонним наблюдателем собственного внутреннего конфликта. Он по-жонглерски повертел свою тросточку и концом ее указал на узкий переулок, из которого как раз выезжал допотопного вида мотороллер. Следовательно, революция завершилась, еще не успев возникнуть. Ура! И… Вперед!
Побродив немного среди кварталов, какие встречаются на рубежах города и села, господин Апостолов оказался в районе, в котором ему приходилось не раз бывать в далекие студенческие годы (здесь тогда проживал один из его сокурсников, с которым у него были довольно дружеские отношения). Весьма забавно было узнавать почти совсем исчезнувшие из памяти дома, заборы, вывески на магазинах, детскую площадку. Правда, нельзя сказать, что на господина Апостолова воспоминания нахлынули, но можно сказать – повеяло из его романтического прошлого и слегка щекотнуло укромнейшие уголки его души.
А вот и маленькая улочка с обычным для таких районов названием “Глобусная”. И вдруг вспомнилось: за углом следующего квартала должно находиться кафе под названием (как нетрудно догадаться) “Меридиан”. В те далекие времена господин Апостолов нередко заглядывал в это кафе, потому что за кассой там сидела девушка, очаровательнее которой он не встречал ни до этого, ни после. Но и недоступнее тоже не встречал: ее всегда окружала компания юношей спортивно-агрессивного сложения, а господин Апостолов был просто студент, к тому же отличник и староста группы.
“Быть может, она и теперь там работает?” – подумалось господину Апостолову, и он торопливо зашагал по направлению к кафе.
Снаружи ничто не изменилось, зато внутри все было по-другому. Во-первых, не было ни девушки-кассира, ни даже самой кассы, а была стойка и за стойкой круглолицая и краснощекая девица (из тех, про которых говорят “кровь с молоком”) в засаленном на груди халате. Во-вторых, исчезли столы и стулья, а вместо них выросли высокие стойки, похожие на перевернутые вверх ногами вешалки. И наконец, просто было пренеприятнейшее ощущение, что тебя здесь не ждут и никому ты здесь не нужен. Но… раз уж ты зашел, то как честный человек, обязан что-то заказать. И господин Апостолов, не долго размышляя, заказал себе напиток, именовавшийся в ценнике “кофе по-туртски”. Он оказался вовсе даже и не черным (ну хоть убейте, а кофе без молока должен быть черным), но, правду сказать, весьма горячим. Рисковать здоровьем не слишком умно, но из уважения к доброй памяти об этом заведении господин Апостолов решил отпить пару глоточков кофе после того, как тот немного остынет. Между тем он снова погрузился в свои воспоминания, но почти тотчас же почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Повернув голову, господин Апостолов заметил мальчонку лет четырех (ну, в самом крайнем случае, пяти). Был он полнощекий, курносый, русоволосый, пухлые губки его были по взрослому поджаты, а серые глазки смотрели прямо и выжидательно. Один край клетчатой рубашки вылез из коротких штанишек и уголком своим указывал на выход из кафе. Ручонки свои малыш прятал за спиной (они всегда почему-то мешают детям при общении со взрослыми). Господин Апостолов приветливо моргнул обеими глазами. Мальчонке это понравилось и он ответил тем же.
“Какой забавный”,- подумал господин Апостолов.
“Да, я такой”,- подумал мальчонка.
“И кто же ты?”- подумал господин Апостолов.
“Я – мальчик” – подумал мальчонка.- “А ты кто?”
“А я – дядя”,- печально вздохнув, подумал господин Апостолов.
И они улыбнулись друг другу.
“А зачем тебе эта палочка?”- подумал мальчонка, с любопытством косясь на тросточку.
“Не знаю,- мысленно удивился и сам господин Апостолов.- Наверное, для того, чтобы все видели, что я дядя, а не мальчик”.
“А у меня такой нет”,- огорченно подумал мальчонка и сунул указательный палец правой руки себе в ротик.
“Не стоит расстраиваться,- подумал господин Апостолов.- Вот вырастишь, встретимся с тобой в этом же кафе, и я тебе подарю ее. Договорились?”
“Ага”,- радостно подумал мальчонка.
И они снова улыбнулись друг другу.
“Ай, какой у тебя красивый значок на рубашке”,- подумал господин Апостолов.
“А у тебя усики тоненькие”,- подумал мальчонка.
“Можешь потрогать их, если желаешь”,- подумал господин Апостолов и весело пошевелил своими усами.
Мальчонка уже было обрадовался и даже потянулся в сторону господина Апостолова, но тут возник его папа и строго заметил:
- Сколько тебе напоминать, что нельзя совать в рот пальцы?- и заметив добродушно улыбающегося господина Апостолова, добавил: - Вот видишь, и дядя над тобой смеется.
Лицо мальчика словно окаменело. Он вопросительно глянул на господина Апостолова. Затем губки его дрогнули, а ручонки потянулись к глазам. Сердце господина Апостолова болезненно сжалось. “Это неправда”,- отчаянно крикнул он взглядом. Но было поздно. Мальчонка безудержно рыдал, уткнувшись лицом в живот отца.
Тут появилась и его мама. Не разобравшись, в чем дело, она презрительно бросила господину Апостолову: “стыдно, гражданин”, подхватила рыдающего сына на руки и направилась к выходу. У самой двери мальчонка в последний раз поднял на господина Апостолова покрасневшие от слез глаза и суровый детский взгляд влепил звонкую пощечину: “Обманщик!”
Вспомнилось ли? Привидилось ли? Приснилось ли? Но было вот что…
- Гляди,- говорил один,- на его лице такое же страдание, как у всякого другого разбойника, которого наказывают.
- И так же, как и все другие, страшится смерти,- злорадно поддакивал второй.
- Других спсал, а себя спасти не может,- Ухмыльнулся третий и швырнул кости на песок.
Одна из костей упала на ребро и все трое сейчас же заспорили между собою, забыв про того, чьи одежды теперь делили, и который и в самом деле терпел невыносимые муки. Страшился ли он смерти? О нет, куда страшнее было жить среди мертвых, быть зрячим среди слепых и взывать к глухим. Причинами же страданий его были не его собственные боли, а боли тех, которых он исцелил, но которые теперь снова становились калеками. Не солнце жгло его раны, а взгляды тех, которые ожидали от него исцеления, но так и не дождались.
Не понят, отвергнут, предан – вот истинно человеческие боли, терзавшие его в эти минуты.
Какой-то сухорукий малыш, сердито выглядывавший из-за спин стражников, вдруг захватил здоровой рукой горсть песка, отчаянно швырнул ее в сторону казнимого и, выкрикнув напоследок гнвное «ты обманул нас, ты – плохой», побежал по дороге, ведущей к городу.
Ах, какая боль!.. Ах, как больно!..
Из толпы донеслись насмешки и хихиканья.
И тотчас небо содрогнулось от тяжелого громыхания.
Долго еще после ливня моросил скучный мелкий дождик.
Долго еще бродил вымокший до нитки господин Апостолов по знакомым и незнакомым улицам, рассеянно волоча за собой трость. И напрасны были все его старания оправдаться, напрасно твердил он каждому встречному: «Это неправда, это неправда…» Никому не было никакого дела: правда это или неправда. Тогда господин Апостолов вышел на середину многолюдной площади, до боли сильно зажмурил глаза и жалобно простонал: «Неправда это». И вот, когда он снова открыл глаза, то увидел, что все вокруг от грудного младенца до глубокого старца застыли на своих местах, указательными пальцами рук потянулись к своим ртам; а лица их засветились по-детски искренними, искристыми улыбками, как если бы все они одновременно сделали для себя какое-то необычайно радостное открытие.
И только один гражданин с толстым портфелем под мышкой изумленно огляделся, недовольно сплюнул и проворчал: «Развелось тут вас…» Господину Апостолову стало очень жаль его и очень страшно за всех остальных.
Д Е Н Ь Г О Р О Д А.
- Да когда же это кончится? – взвыла сиреной соседка, живущая на третьем этаже, как раз над головой господина Апостолова.- Не пущу!
«Бедная Лиза»,- подумал господин Апостолов и повернулся в сторону окна.
- Умничка, Лизка, верно говоришь, пьянству бой,- проорал в ответ ее муж, Бедный Демьян, и сиганул в окно. Пролетая мимо окон господина Апостолова, он вытянулся в струну и взял под козырек вельветовой кепки. Господин Апостолов ответил ему вежливым поклоном.
Через секунду раздался страшный грохот, заглушаемый нецензурными словосочетаниями. «Снова дворничка забыла убрать мусорные ящики»,- догадался господин Апостолов и поглядел на часы: так и есть, ровно через десять минут закрывается ближайший гастроном. Вообще-то, как правило, Демьян обходился любым суррогатом, который он доставал неизвестно где и во всякое время дня и ночи. Но перед большими праздниками он себе такого не позволял: покупал только водку и только в магазине. Да, но какой же это завтра праздник?
Господин Апостолов заглянул в настольный календарь, никаких праздников в нем отмечено не было, что весьма удивляло. Тогда он сел в кресло, взял в руки свежие газеты и тотчас вспомнил: «Да завтра же День Города. Как это я мог забыть?»
Поставив чайник на плиту, он отправился проверить: не помят ли его выходной костюм, достаточно ли хорошо накрохмален воротник белой рубашки, в порядке ли прочие атрибуты праздничного одеяния.
Под окном вдруг снова раздалось громыхание все еще не убранных ящиков и вызубренный до автоматизма набор терминов и эпитетов.
«Бедняга этот Бедный,- подумал господин Апостолов.- Опять гастроном закрыли перед самым его носом».
Было что-то около шестнадцати часов тридцати шести с половиной минут, когда господин Апостолов вышел из своего дома и, щурясь от яркого солнечного света, радостно приветствовал город-именинник:
- Ну, с праздником тебя, досточтимый!..
- С праздничком, соседушка,- отозвался уже напраздновавшийся до обалделого состояния
Сосед с шестого этажа (Граммулин его фамилия… или Громилин?).
Господин Апостолов легко увернулся от его объятий и тот облобызал ручка двери, припав, как учтивый кавалер, на одно колено.
Эта встреча была первым и неопровержимым свидетельством того, что день нынче не какой-то обычный, а именно праздничный. Второе свидетельство, которое отметил про себя господин Апостолов: огромный голубой бант на голове маленькой девочки, которая со скучающим видом ковырялась одной рукой в песочнице, другой – у себя в носу.
Свидетельство третье и решающее: флаг на бане.
Люди (поодиночке и мобильными группами) ходили прямо по проезжей части улиц. Никаких ни частных, ни общественных видов транспорта на улицах города не было и в помине. Именно поэтому, наверное, инспектора ГАИ несли бдительнейшую службу на всех перекрестках. Один из инспекторов (усы у него были такого цвета и формы, что издали казалось, будто у него две верхние губы) даже проявил, скажем откровенно, чрезмерную ретивость. Заметив велосипедиста лет пятнадцати, который притормозил у витрины закрытого магазина, он изъял у юноши за незаконную парковку хлебный батон и две завалявшиеся в его кармане пуговицы. Затем хотел было отпустить, но оглядев велосипед, выписал еще штраф за отсутствие номерного знака и истертость шин сверх допустимой нормы. И только после этого трегубый, лихо козырнув позволил оштрафованному уехать, не забыв, конечно же, поздравить с праздником.
В отдельных частях города, согласно обещаниям местной прессы, были открыты торговые точки по продаже уцененных товаров очень широкого потребления, а также бесплатной раздаче (!) гуманитарной помощи, не нашедшей своего потребителя. Одну из таких точек господин Апостолов заметил еще издали. Оттуда ковыляли, придерживаясь за ушибленные места, граждане, которым посчастливилось что-то добыть. Неудачников же подбирали санитарные службы.
Центр города, как и полагается в такой день, превратился в арену праздничных церемоний, концертов, выставок и прочих торжественных мероприятий. Наиболее торжественно выглядели лотки, заваленные пироженными пирамидами, шоколадными баррикадами, шашлычно-колбасными башнями и всевозможными другими сооружениями кондитерского и бакалейного характера. Как и следовало ожидать, большая часть явившихся на праздник горожан атаковала перво-наперво именно эти объекты соцкультбыта: где брала приступом, где осадой, а кое-где и штурмовала. Продовольственные бастионы капитулировали один за другим. В общем, куда не глянь, всюду ели, подъедали, перекусывали, закусывали, запивали. Со всех сторон только и слышно было: «смотри, как там… ням-ням-ням…», «вечером обещают… хрум-хрум-хрум…»,
«как там твои… чав-чав-чав…», «буль-буль… приходите к нам, или… бу-ульк… мы к вам…».
Какой-то мальчик все силился взлететь на воздушном шаре надуваемых жвачек, но мать все время хватала его за шиворот и возвращала на землю.
Рядом с ЦУМом (третий год находящимся на ремонте) работала съемочная группа местного телевидения. Силами правопорядка оттеснив празднующих от лотка с мороженным, на освобожденной территории кроме самого лотка оставили лоточницу и еще двоих «покупателей» – девочку и мальчика. Оттесненные (человек тридцать) волновались так, как будто только им были известны правильные ответы на еще не заданные вопросы.
Известная всем местным телезрителям ведущая передачи «А у нас во дворе…» на одном дыхании подвела брови, напудрила нос и вырвала из зубов оператора сигарету «Мальборо». Еще три дыхания ей понадобилось, чтобы превратить эту сигарету в окурок. И еще одного дыхания ей хватило, чтобы чисто ритуальным жестом поправить прическу, налепить на лицо дежурную улыбку и доложить некоему бородачу о готовности. Бородач плюхнулся в раскладное кресло, забросил ногу на ногу, изобразил задумчивость и скомандовал:
- Поехали.
Ведущая, строя глазки объективу камеры, немного пооткровенничала с микрофоном сама, затем обратилась к продавщице мороженного (волосы крашенные, но все остальное у нее «в собственном соку»):
- Ваш любимый праздник?
- Ну, конечно же День города,- ответила мороженщица, заливаясь смехом так, как если бы ей только что рассказали смешной анекдот про находчивого любовника и мужа-рогоносца.
- А вы, ребятки, какой праздник любите больше всего? – обернулась ведущая с вопросом к «покупателям» и протянула микрофон каменеющей от волнения девчушке.
- День г о л о д а,- заявила девочка с абсолютной уверенностью в своей правоте, чем вызвала секундное замешательство ведущей и некоторое недоумение бородача.
Затем ответить предложено было мальчику. Тот с несоответствующей моменту флегматичностью проронил, как сплюнул:
- День в о ж д е н и я.
- Го-ро-да,- подсказывая ему, проскандировали оттесненные.
- Ага,- согласился юный «покупатель мороженного»,- говода-говода.
- Стоп!.. Стоять!..- не выдержал бородач, раскладным креслом запустил в оператора, а ведущей отвесил такой комплимент, что оттесненные тотчас самооттеснились за угол соседнего дома. Господин Апостолов последовал их примеру.
Еще через пару кварталов он заметил группу людей, пристально вглядывавшихся в витрину ювелирного магазина. Любопытство вызывало то, что одеты эти люди были не вызывающе, не пестро, не вычурно, не роскошно, короче говоря, интеллигентно. «И что они там высматривают?» – удивился господин Апостолов, направляясь в их сторону. За витринным стеклом, где вчера еще красовались золотые и серебряные украшения, расположилась фотовыставка проектов будущего памятника «борцам за свободу», который предполагалось соорудить как раз напротив этого самого ювелирного магазина. «Забавно»,- решил господин Апостолов и примкнул к обозревающим.
Целая серия фотографий «разворачивала панораму борьбы», «символизировала героизм и самоотверженность», «воспевала и прославляла», «чтила и увековечивала»… Особое внимание собравшейся здесь публики привлекал фотопроект, напоминающий сражение Лаокоона и его сыновей со змеем. Разница заключалась лишь в том, что борющихся фигур здесь было не три, а десятка полтора, кроме того, никакого змея не было и в помине. Над всей этой сражающейся толпой возвышался трон, на котором сидела женщина (отдаленно напоминающая статую свободы в Нью-Йорке); одна ее рука покоилась на подлокотнике трона, в другой руке был факел, которым она освещала место сражения. Несколько человек живо обсуждали проект, изображавший схватку двух озверевшего вида гладиаторов. Один из них по всей видимости символизировал власть, ибо в правой руке он держал кнут, а в левой пряник. Другой символизировал, таким образом, народ. Он был неимоверно худ, сутул, косолап, разорванными цепями он вращал, как нунчаками.
Какой-то знаток авторитетно провозгласил:
- Опять одна только пропаганда насилия, культивирование агрессивного способа жизни и… И вообще, нету, нету изюменки…
Из подъезда прилегающего к магазину дома выскочила маленькая старушонка, с головы до пят замотанная в пуховый платок совершенно непраздничного цвета и вида.
- А вот, кому изюмчику? – рекламно облизываясь, промурлыкала она и, подобострастно наклонившись, протянула знатоку бумажный кулечек. Тот с оскорбленным видом хмыкнул, пробормотал что-то себе под нос и тотчас растворился в толпе. Старушонку это сильно расстроило. Тогда господин Апостолов, движимый чувством жалости, купил у нее этот кулечек и она, не по возрасту кокетливо поблагодарив, снова исчезла в том же подъезде, из которого возникла. Изюму в кульке не оказалось, зато там были семечки.
У главного входа в сквер самозабвенно и неистово трудился художник-портретист, перемазанный красками до такой степени, что даже самый распоследний из Магикан, узрев его, счел бы себя бледнолицым. Задача перед беднягой стояла не из легких: объектом изображения была дама таких внушительных габаритов, что ему никак не удавалось собрать в формат стандартного листа все ее слои, прослойки и прочие жировые накопления. Кроме того, путалась под ногами, висла на шее и жужжала у самого уха группа сопереживающих, сочувствующих и претендующих на соавторство. Один из них – худой, как сучок в тюбетейке – все порывался что-то подправить на портрете шариковой ручкой. Несчастный художник вынужден был периодически отбиваться от него палитрой, на что худой недоуменно и протестующе визжал:
- За что?.. Я же как лучше… Я же поправить…
В самом сквере было ни густо, ни пусто. Поубавилось, как показалось господину Апостолову, деревьев и певчих птиц, зато больше стало молодежи (особенно представителей сексуальных и религиозных меньшинств). В общем и в частном сквер оставил по себе довольно с к в е р н о е впечатление.
По обе стороны от выхода из сквера проводились митинги, начавшиеся еще в тот день, когда вышел указ об их запрещении. Справа митинговали левые, а слева, таким образом, правые. Между ними скучали отряды практикантов из спецшкол милиции и члены клуба служебного собаководства со своими питомцами. Митингующие (как с одной стороны, так и с другой) вели себя достаточно корректно: занимали только отведенные для них места, общественного порядка и движения транспорта не нарушали (поскольку транспортного движения-то в этот день и не было), в выступлениях старались использовать только парламентские выражения. Ну разве что изредка через головы стражей порядка то камешек кто-то перебросит, то бомбочку. Ведь праздник все-таки, и поразвлечься хочется.
«А и вправду скучновато,- решил господин Апостолов.- Быть может, оттого, что я в полном одиночестве, не с кем даже словом обмолвиться?»
Какое-то (и немалое) время он потратил на поиски исправного телефона-автомата. Позвонив трем-четырем из своих ближайших знакомых, ни одного из них он дома не застал. Это и понятно, чего в праздник дома-то сидеть? А где в такое время их следует искать? Ну конечно же, в театре. Туда!..
Однако в местный театр драмы и комедии (куда он отправился) попасть ему так и не удалось. Со всех сторон здание театра было окружено всеми службами от «01» до «09». Из массы невероятнейших сведений, которыми охотно делились друг с другом собравшиеся здесь граждане, наиболее вероятной представлялась следующая версия. Ответственные за водоснабжение лица распорядились в честь праздника дать максимальный напор воды, но старые трубы в подвалах театра давно уже отвыкли от значительных нагрузок на места их соединений. Таким образом, подвалы оказались полностью затопленными, а спектакль отменен (согласно афише отмененной оказалась премьера комедии «Парикмахер из Севилии»).
Что оставалось делать? Не придумав ничего лучшего, господин Апостолов пошел через весь центральный проспект в сторону своего дома. Задумавшись о чем-то, он не сразу обратил внимание на то, что толпа становилась все плотнее, а степень ее возбуждения возростала даже быстрее, чем плотность. Первые тревожные предчувствия появились, когда до слуха его донеслись слова «звезды», «хиты», «рок». А когда он заметил возведенную посреди проспекта сцену, его уже зажали со всех сторон и выбраться из толпы было делом весьма затруднительным.
В местах пересечения центрального проспекта с центральными же улицами и переулками встречные и поперечные людские потоки, сливаясь и разливаясь, образовывали невообразимые людовороты. Попав в один из таких, господин Апостолов взбрыкнул раз-другой, но осознав тщетность своих усилий, отдался на волю толпы и случая. Его несколько раз тряхнуло-перевернуло, затем понесло галопом и, наконец, закружило вальсом. Перед глазами поплыли дамские шляпки, милицейские фуражки, рекламные плакаты, воздушные шары, антенны, птицы, звезды…
Чей-то острый локоть впился ему в бок и снова привел в чувства. Толпа вокруг него была такой плотной, что выбраться из нее и мечтать не стоило. Нельзя сказать, чтобы толпа эта была слишком шумной, но над нею словно бы повисло какое-то странное, раздрожающее слух гудение. А еще ее будто ветром качало, и господин Апостолов вынужден был вместе с нею перемещаться то на два шага вправо, то на три шага влево. С той стороны улицы, куда направлены были взоры большинства из собравшихся здесь людей, вдруг послышались женские взвизгивания, а следом за ними и многоголосый хор: «Ведут! Идут! Их гонят! Они тянут!»
Еще более раскачавшись, толпа неожиданно снялась с места и понеслась по улице вниз, к городским воротам. Взметнулась волна оглушающих воплей и стонов, началась такая давка, что и сам господин Апостолов взревел от отчаяния и страха. Кто-то цеплялся за него, он цеплялся за кого-то, хитон на нем в двух местах уже был разорван. Один раз ему повезло ухватиться за выступ каменного забора, но удержаться не удалось. Затем он, изловчившись, вцепился в какой-то деревянный шест или столб. Его снова оторвали напиравшие сзади люди, но, к счастью, не увлекли за собою, а отшвырнули в сторону, и он оказался под навесом какой-то лавки. Как ни странно, в лавке были только двое: сутулый старик, который настороженным взглядом следил за проносящейся мимо лавки обезумевшей толпой, и мужчина, еще не старый, но с уже изрядно поседевшей бородой. На человека, свалившегося к их ногам, они взглянули коротко и равнодушно, и даже не удосужились помочь ему подняться. Слегка отряхнув и поправив на себе одежды, господин Апостолов прислушался к беседе этих двоих. Собственно, говорил только тот, что был моложе, а старик лишь кивал головой, заранее во всем соглашаясь со своим собеседником.
- Но разве может раб мыслить так, как мыслит свободный человек? – вопрошал говоривший.- Разве могут уразуметь они, что натворили? Если бы уразумели, то не радовались бы теперь и кричали бы совсем другое. Но когда они узнают все, будет уже поздно, тогда будет много слез и крови, которые не простят им ни дети их, ни внуки. Говорю вам, они еще узнают его и очень скоро…
Услышав такие слова, господин Апостолов не смог удержаться, чтобы не спросить:
- Про кого вы говорите?.. Про галилеянина?..
Тот, который перед этим рассуждал, обернулся в его сторону и произнес брезгливым тоном:
- Какой галилеянин? Тот безумец, что возомнил себя царем?.. Не знаю его.
- Тогда о ком же вы говорили, что его узнают? – еще больше удивился господин Апостолов.
- Да о Варраве же,- ответил тот с раздрожением, но вдруг насторожившись, поинтересовался: - вы знакомы с ним?
- С Варравой?.. Нет,- признался господин Апостолов.
Его собеседник снова нахмурил брови.
- И ваше счастье. А мне довелось с ним однажды повстречаться. И я хорошо знаю – каков он есть. Может он и «заступник» и «ревнитель», как они про него говорят, но он слеп в своей ненависти, своим безумием он опасен более всего для тех, кого ведет за собою. Сегодня они спасли его, крича «Отдай нам Варраву!», и теперь радуются. Но очень скоро его заступничество и ревнительство погубит их самих, а кроме того накличет беды и на наши с вами головы. Еще вспомните мои слова, вспомните…- И кивнув головой в сторону улицы, он добавил еще: - Уж лучше бы вступились за этого, про которого спрашивали вы…
Как раз в это время мимо лавки стражники гнали троих осужденных, тащивших кресты.
Утомленный и изрядно помятый господин Апостолов поздним вечером возвращался с праздничной прогулки домой. Потрескавшийся, а местами и вовсе изрытый асфальт на неосвещенных участках улицы таил в себе немалую опасность: можно было угодить в грязь или, того хуже, подвернуть ногу. А потому, хотя господин Апостолов и торопился, но ступал осторожно, постукивая перед собой тросточкой, как это делают слепые.
Вот уже и многоэтажка, одна стена которой до второго этажа обклеена старыми пожелтевшими афишами и бесконечным множеством объявлений о купле, продаже и обмене. Осталось обогнуть это здание и он уже будет в ста метрах от своего подъезда.
Налетел ветер. Где-то сзади раздалось тяжелое громыхание. «Еще один балкон обвалился»,- печально подумалось господину Апостолову. За следующим порывом ветра последовал жуткий скрип железа о железо. «А это уже крыша поехала»,- решил он. И – то ли от этого скрипа, то ли от усталости – ему вдруг сделалось так тоскливо, что глаза сейчас же стали влажными от слез. А может быть ему просто было жаль город, чествования которого заканчивались, но почему-то прошли мимо него самого, чествуемого.
Близилась полночь. Господин Апостолов подходил к подъезду своего дома. Из кустов на четвереньках задним ходом медленно выползал Бедный Демьян. Господин Апостолов, почти не останавливаясь, подхватил его под руку, поставил на ноги и потащил за собой; а тот вращал головой во все стороны, пялил рачьи глаза и недоуменно вопрошал:
- Откуда столько флагов, по нескольку на каждом подъезде? Праздник какой, что ли?.. Праздник, да?.. Так это… хм… отметить бы надо…
|