О ТОМ, КАК Я ПРОЖИЛ ДЕНЬ или ОТ РАССВЕТА ДО ЗАКАТА

Утро. Визжащий голос будильника с силой бульдозера тянет мой рассудок, вяло плещущийся в бездонном море Морфея, обратно, ко мне. Я пытаюсь поймать безумно мечущуюся в моей голове мысль, мысль о том, что я должен вставать и сломя голову бежать на работу… Эту мысль я ненавижу такой лютой ненавистью, что она могла бы запросто вызвать возгорание парочки близлежащих кварталов, выпусти я ее наружу…

Наступает время моего утреннего обмана. Мне нужно обмануть свои веки, каждое весом по тонне, не меньше, мне нужно заставить их подняться. А они не хотят подниматься. Веки мечтают только об одном, чтобы закрыться раз и навсегда, закрыться и никогда больше не открываться. Поэтому я должен их обмануть. К счастью, мои веки слишком глупы и доверчивы, поэтому обмануть их не так уж и сложно. Я говорю своим векам, что мне надо всего лишь взглянуть на часы, и после этого они могут снова закрыться. Как не странно, они мне верят, как верили вчера, позавчера и миллион лет назад. Открыв глаза, понимаю, что времени остается в обрез, и вяло поднимаюсь с кровати. Веки отчаянно протестуют, но уже ничего не могут поделать – они открыты.

Борясь с законами гравитации, я тысячу лет тащу все свои килограммы на кухню, потом еще пару тысяч лет ожидаю пока закипит чайник, ликующий оттого, что он, наконец, занят работой. Может это и хорошо, что у меня уже старый чайник, который кипятит воду за два тысячелетия, а не за одно, как новые, ведь этого времени мне как раз хватает для того, чтобы сделать себе бутерброды. Плохо пережеванные бутерброды вперемешку с обжигающим кофе я погружаю в пищевод достаточно быстро - лет за двести, может даже за сто пятьдесят. Приближается момент Истинного Счастья – первая за день сигарета. Сладкий и вязкий дым глубоких затяжек снова приводит мои мысли, которые только-только начали выстаиваться в ровные, аккуратные ряды, в полный хаос. Но времени заниматься построениями мыслей у меня нет. С грустью взглянув на падающий вниз, все еще тлеющий бычок, со скоростью истребителя я лечу к «белому другу», сидя на котором с прискорбием отмечаю, что горький кайф от выкуренной сигареты, несмотря на мое сопротивление, безвозвратно улетучивается. Спустя несколько десятков лет белый друг приветствует мои старания шумным плеском изобилующей «хлоркой» воды, но я уже не обращаю на него внимание, я старательно истязаю свою ротовую полость зубной щеткой, пытаясь чтобы миллион раз прорекламированная зубная паста попала в самые «труднодоступные» места. После этого скребу отчаянно сопротивляющуюся и безрезультатно борющуюся за выживание щетину миллиарды раз прорекламированной бритвой с тремя лезвиями, каждое из которых втайне верит, что оно бреет лучше остальных двух.

Тем временем минутная стрелка с неумолимой быстротой приближается к красной отметке, имя которой – «Опоздание на работу». Второпях накинув на себя одежду, не забыв измучить замки входной двери пятикилограммовой связкой ключей, выхожу на улицу. Шаг – 80 сантиметров, еще шаг – метр шестьдесят… Спустя несколько столетий и сотен шагов оказываюсь вблизи дороги, терпеливо принимающей на себя весь гнев и ярость автомобильных покрышек. Увидев нужную мне «маршрутку», выкидываю правую руку вперед метров на сто пятьдесят, пытаясь чтобы втайне ненавидящий пассажиров водитель вовремя меня заметил. Судя по тому, что это жалкое подобие Шумахера начинает истязать педаль тормоза, заставляя протестующе скрипеть тормозные колодки, мои старания увенчались успехом. Отмерив шагами несколько метров, мне приходится схватиться врукопашную с дверной ручкой, ненавидящей пассажиров даже больше водителя. После полувека сопротивлений она, наконец, капитулирует, и я врываюсь в тесный, похожий на консервную банку салон. На узком сидении я пытаюсь занять как можно меньше места, потому что рядом меня теснят многотонные телеса «мадамы», которая не позаботилась о своевременном приобретении «универсального сжигателя жира». Достав из кармана мятый, полностью измученный жизнью рубль, помнящий отпечатки жителей половины города, прошу женщину, выражение лица которой говорит о том, что вчерашний вечер вкупе с сегодняшним утром разбил ее последние надежды, передать его водителю. Не доезжая двести метров до нужного мне перекрестка, помня о хроническом недуге всех водителей «маршруток» - полной глухоте, что есть сил кричу, чтобы он остановил мне на перекрестке.

Не забыв о моей недавней победе, дверная ручка не сопротивляется и выпускает меня из тесного салона на улицу. К моему безмерному сожалению, вторая сигарета, подкуренная по пути на работу, почти не дает мне пьянящего ощущения кайфа и отправляется в урну пополнять армию «не оправдавших доверие бычков».

Открыв входную дверь нашей «конторы», по принятому тут обычаю начинаю оживленно показывать всем свои зубы, пытаясь изобразить улыбку, при этом с честью раздаю миллионы микробов, сторицей получая их обратно, обмениваясь рукопожатиями.

Утренняя планерка у шефа с лицом рабовладельца и АйКью обезьяны длится как всегда в течение пяти тысячелетий. В ходе длительной, изобилующей словами-паразитами речи шефа, я в стомиллионный раз узнаю, что все мы, оказывается, горстка никчемных, ни на что не годных клерков, которые не умеют работать творчески, с отдачей, что мы не проявляем должной инициативы, которая впоследствии им же, кстати, и наказуема.

Вдохновленный на весь рабочий день маниакальными идеями шефа, весело стучу клавиатурой, ежеминутно молясь, чтобы бессмертное творение Билла Гейтса прожило хотя бы до сегодняшнего вечера. На протяжении парочки миллиардов лет, благодаря полной самоотдаче видавшей виды клавиатуры, я вношу неоценимый вклад в развитие популяции Никому Не Нужных Бумаг, итак плодящихся со сверхсветовой скоростью, при этом не забывая регулярно запихнуть в протестующие легкие железнодорожные составы сигаретного дыма.

Когда ко мне в кабинет входит Нина из соседнего отдела, внешность которой способна вызвать перегорание сразу всех транзисторов центрального сервера нашей «конторы», я изо всех сил пытаюсь найти неизвестно куда пропавший голос. Поняв, наконец, что появления пропавшего голоса мне придется ждать как минимум до Второго Пришествия, я, влекомый внезапным порывом, вырываю из своей груди горящее, отсчитывающее не менее 200 ударов в минуту сердце и протягиваю его Нине. С улыбкой Дьявола, заполучившего очередную партию грешников, Нина прячет мое сердце в карман, в котором я успеваю заметить еще с десяток разбитых сердец. После этого, видимо получив от меня желаемое, плавно покачивая бедрами, достойными пера самого Микеланджело, она оставляет меня наедине с монитором.

Обед проходит в столовой, интерьер которой я изучил до последней молекулы, в окружении лиц, которые я запомнил минимум на пару жизней вперед. Мой желудок издает непонятные звуки, как мне хочется думать, довольные, принимая в свое чрево первое, второе, а за ним и третье под звонкий шум людской толпы, набивающих животы таким же первым, вторым и третьим, с небольшими различиями в названии и вариантах исполнения. После обеда вторая в рейтинге «вкусности» сигарета. Хоть она и не приносит такого пьянящего кайфа как утренняя, но дает фору очков на сто выкуренным до обеда.

Через пять с половиной миллионов лет мой обед бесславно заканчивается и я опять попадаю за свой рабочий стол, своим беспорядком напоминающий Хиросиму после бомбежки, к знакомой клавиатуре и слегка побитому фотонами монитору. Так же яростно, но с уже похороненным обедом энтузиазмом, еще два миллиарда лет стучу по клавиатуре, изо всех сил стараясь получить приз в номинации «Лучший сочинитель Ненужных Бумаг».

Наконец, настает время вечернего апокалипсиса - я в толпе таких же измученных рабочим днем, как и я, бедняг снова оказываюсь в безразмерном кабинете шефа. Тут же я отмечаю, что цвет лица шефа заметно улучшился, а это может значить только одно – он побывал на ковре у другого шефа, рангом повыше, с лицом Императора Рима и АйКью черепахи… Бросив пару испепеляющих взглядов, от которых температура в комнате повысилась до 50 градусов по Цельсию, на провинившегося сегодня сотрудника, поведав притихшим и потерявшим всякий интерес к реальности подчиненным о своих грандиозных планах на завтрашний день, шеф отпускает нас, до сих пор не верящих в свою свободу, домой.

И снова как в калейдоскопе – двести шагов, сто шестьдесят метров, ноющая от безысходности дорога, угрюмое и злое лицо водителя, борьба с дверной ручкой «маршрутки», борьба за глоток воздуха в салоне, еще двести тридцать четыре шага, изнасилование замков входной двери…

Не отступая от своего распорядка, сложившегося еще до Нашей Эры, тут же бегу на кухню и запихиваю в желудок, который в отчаянии уже начал переваривать сам себя, полугорячий ужин, и бегу к телевизору. На экране неряшливо загримированная дикторша с приклеенной «суперклеем» улыбкой несколько тысяч лет рассказывает о политической смерти и рождении наших бессмертных вождей, небывалых успехах арабов в истреблении себе подобных, и о том, как наших футболисты с честью продолжают хоронить свое «доброе имя» в глазах болельщиков. После длящейся миллион лет рекламной паузы, в которой забыли прорекламировать разве что спички, увлеченно смотрю боевик, в котором крутой молодчик за полтора часа, отведенных ему безжалостным режиссером, должен нафаршировать тоннами свинца всех «плохих парней», в промежутках не забыв оплодотворить главную героиню фильма и разбить несколько сотен автомобилей. Читая титры, с удовлетворением отмечаю, что «хорошие парни» всегда побеждают и, напоследок покурив, падаю в рыдающую от одиночества кровать.

Засыпаю я с мыслью о том, что завтра мне снова нужно будет обманывать свои веки. А веки, в свою очередь, знают, что однажды наступит их день, что однажды они закроются раз и навсегда, закроются, чтобы никогда больше не открываться…